Девушка в ботинках: Девушки в сапогах (64 фото) — красивые картинки

Читать онлайн «Девочка в разных ботинках», Любовь Гвоздилина – ЛитРес

Помнится, что хочется

Отдельные фрагменты книги, в редакции и с фотографиями, предложенными издательством, были впервые опубликованы в «Московском журнале» (№7, июль 2019 г.)

Идея названия книги Екатерина Андреева-Пригорина

Дизайн обложки Ксения Ионова, Андрей Скоблянов

© Любовь Гвоздилина, 2019

© Ксения Ионова, Андрей Скоблянов, дизайн обложки, 2019

ISBN 978-5-0050-4416-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

Кто-то сказал, что литература не должна давать ответов. Единственное, что может сделать автор, – это передать свою любовь¹. Я приняла эти слова буквально.

Я не собиралась публиковать свои воспоминания – писала для себя и своих близких. Но, закончив книгу, поняла, что хочу ею поделиться – в моем детстве было много любви. Она не в словах, а в отдельных событиях, которые делали мою жизнь радостной и продолжают оставаться мерилом многого и важного – человеческих отношений, хорошего и плохого, приятия и неприятия происходящего вокруг. И сейчас, спустя шестьдесят с лишним лет, память самым невероятным образом выцепляет из прошлого именно их, мои маленькие истории любви.

Про эпиграф

«Помнится, что хочется». Я услышала эти слова от семилетнего мальчишки, поэтому авторство эпиграфа к моей книге принадлежит именно ему.

Мальчишку звали Миша Воробьев, он был несчастьем вожатых младшего отряда в пионерском лагере «Юбилейный», и произошла наша встреча больше сорока лет назад.

Заметки на полях

Пионерский лагерь «Юбилейный» был ведомственным – он принадлежал одному московскому военному заводу. Лагерь был на хорошем счету – большой, красивый и благоустроенный, и его постоянно показывали почетным гостям всех возможных уровней и рангов. А заводские дети ездили в свой лагерь отдыхать с детсадовского возраста до самой армии, и в старшем отряде нередко оказывались по «липовым» путевкам 17-летние «ветераны пионерского движения» (хотя официально путевки в летние оздоровительные учреждения выдавались детям до 14 лет). Поэтому и атмосфера в лагере была «семейная» – дети чувствовали себя там привычно, и к детям отношение было, как к «своим». Этим мне «Юбилейный» и нравился. Я ездила туда несколько лет, пока работала в школе, и с удовольствием вспоминаю этот «лагерный период» своей трудовой биографии.

Я работала в лагере старшим педагогом, и почти каждый день вожатые 9-го отряда приводили ко мне Мишу Воробьева на разбор его очередного «полета». Они были практически без повторов, его полеты: Миша убегал, прятался, пролезал, куда было запрещено, набивал себе шишки и ссадины (и даже ломал руку), терял безвозвратно обувь и спортивную форму, а еще укатывал в Москву. Больше 90 километров на автобусе. И все это он проделывал молча, без слез и истерик. Просто проделывал и так же молча возвращался обратно. Или ждал, когда его возвратят. В малышовом отряде было 20 детей, и за всеми надо было смотреть, всех занимать и обихаживать («только носочков 20 пар каждый день стирать и сушить!»), а тут один ребенок стоил их всех, вместе взятых. Вожатые отряда, две молодые пышнотелые работницы военного завода, изнемогали, как они говорили, от Миши и называли его «бедоносцем».

Наш балагур физрук, возможно, читавший Гоголя, утверждал, что Миша – «исторический человек», потому что с ним все время происходят какие-то истории.² Начальник лагеря, «суровый, но справедливый» отставной военный, по разным Мишиным поводам называл его то воробьем-разбойником, то (когда тот сломал руку) стреляным воробьем. Я про себя называла Мишу воробышком – такой он был маленький и хрупкий – и, помню, с напряжением ожидала начала каждого дня – приведут ко мне Мишу, или сегодня обойдется.

Однажды Миша полдня прятался в угольной куче за котельной. Мы уже решили, что он опять удрал домой, и собирались ехать за ним в Москву. Мишу случайно обнаружили рабочие котельной, и он стоял в окружении взрослых дядь и теть, которые хором возмущались его очередным фортелем. А Миша, опустив голову, их слушал.

Он был худой до тщедушности, с выпирающими лопатками и ребрами, и смешно торчащими грязными коленками. Хотя в этот раз грязными у него были не только коленки – он весь, от пяток до ушей, был перемазан угольной пылью (после того, как мы вымыли его в вожатском душе, отчистить душевую кабину удалось дня через два – настолько крепко въелась в нее серая грязь).

Я пришла на место «разборки» позже других, и над Мишей, как гора гнева, уже возвышалась вожатая его отряда. Она явно порывалась потрясти Мишу за плечи, но, похоже, всякий раз передумывала, видя перед собой этот комочек грязи. Поэтому она сотрясала малолетнего преступника вопросами, выстреливая их длинными очередями: «Зачем ты полез в эту кучу? Что ты там забыл? Кого спрашиваю – зачем ты туда полез?». Не поднимая головы, Миша, наконец, тихо пробормотал: «Не помню». «Как не помнишь? Почему ты не помнишь? Что значит, не помнишь?».

И Миша ответил – этой самой фразой, моим эпиграфом. Он опять не поднял головы, но по коротко стриженой макушке побежала лукавая складочка, прихватив оттопыренные уши, которые приподнялись и порозовели сквозь угольную пыль. Там, под своей макушкой, Миша явно улыбался, неторопливо растягивая слова: «Потому что помнится, что хочется».

У Миши Воробьева в пионерском лагере «Юбилейный» была своя жизнь, отличная от всех остальных, и он был в ней счастлив. Я поняла это намного позже, когда мне захотелось написать о своем детстве. И я сразу вспомнила Мишу.

Сначала вспомнились его слова, которые стали эпиграфом к тогда еще не написанной книге. Потому что они удивительно точно передают избирательность моей памяти: что-то ушло из нее совсем, что-то вспоминается, как нечеткие образы, почти без деталей, или только со слов близких; а что-то помнится до мелочей и запахов, от которых перехватывает дыхание и щекочет в носу. Но когда у тебя есть подсказка – помнится, что хочется, – ты уже не удивляешься своим воспоминаниям, а просто радуешься тому, что тебе так хочется вспоминать.

И еще, спустя эти сорок с лишним лет, я сожалею, что тогда, в лагере, я не узнала в Мише себя, не вспомнила, как в своем детстве я тоже сочиняла свою жизнь, в которой мне было интересно и радостно. Мы Мишу «спасали» – от неприятностей, опасностей, ран и ушибов. А ему, как и мне в его возрасте, было нужно понимание и приятие – своих фантазий, неуемности, поиска «своей» жизни и радости. Другими словами, ему тоже была нужна любовь.

Я люблю тебя, Воробышек. Признание, конечно, запоздалое, прости, но зато у благодарности нет сроков давности. Поэтому спасибо за все, что хочется помнить.

Глава 1. Южинский переулок

Мы жили в шестиметровой полуподвальной комнатке коммунальной квартиры в Южинском переулке (сейчас – Большой Палашевский). Мамина мама, Прасковья Павловна Моргунова, получила это «жилье» от Всесоюзного театрального общества (ВТО) – она много лет работала подавальщицей, как раньше называли официанток, в ВТОшном ресторане на улице Горького (которая спустя время опять стала Тверской). Потом мама вышла замуж, и в комнатке появился папа (хотя после женитьбы родители снимали «угол» или жили в каком-то общежитии), а затем из роддома №1 имени Грауэрмана в нее принесли меня.

На наших шести квадратных метрах можно было только сидеть или лежать, потому что «метры» состояли из мебели – шкафа, двух кроватей и стула. Поэтому значительная часть моей жизни в Южинском проходила в большой коммунальной кухне³.

Заметки на полях

Путь от роддома на Арбате до Южинского переулка в районе Тверской, Бронных улиц и Патриарших прудов был неблизким, но мои родители прошли его пешком. Папа нес меня, а мама шла рядом, стараясь не проваливаться в снег в легких ботиночках. Папа в спешке и волнении забыл принести в роддом ее зимнюю обувь, и мама не раз об этом вспоминала. Без обиды или огорчения, а просто как факт – папа забыл, и она шла по сугробам в ботиночках.

На многие годы, в детстве и юности, снег стал ритуальной частью моего дня рождения. Москва или уже утопала в сугробах, или снег начинал падать и «ложиться» именно в этот, последний день октября⁴.

Когда мы уже жили в Черемушках, на мой день рождения приходили одноклассники, и папа разрезал припасенный по случаю торжества огромный арбуз (он хранил его на балконе укутанным в одеяло или старое пальто). Это действо неизменно вызывало всеобщий восторг – арбуз посреди зимы! А потом мы с друзьями шли гулять и толкали друг друга в мягкие сугробы. На другой день, по дороге в школу, мы продолжали веселиться, опознавая отметины на снегу – кому принадлежала та или иная «фигура».

Вывихнутая ручка и зеленый холм с одуванчиками

Мне чуть больше полутора лет, и мы с мамой идем по улице. С одной стороны от нас изредка проезжают машины, а с другой поднимается высокий зеленый холм с одуванчиками. Мама, наклонившись, крепко держит меня за руку, я изо всех сил выворачиваюсь, пытаясь что-то разглядеть или удрать, и в конце концов – оказываюсь в больнице с вывихнутой рукой. Мама по разным поводам часто вспоминала эту историю, с неизменным чувством вины: «Однажды я вывихнула тебе ручку».

Мне полтора года, 1955 г.

Спустя какое-то время выяснилось, что мое первое детское воспоминание связано именно с этой историей. Мама в очередной раз ее рассказывала, и я вдруг вспомнила про холм с одуванчиками. В маминых покаяниях по поводу моей вывихнутой ручки таких подробностей никогда не было, но, как оказалось, это трагичное для нее происшествие произошло именно там, и рвалась я, конечно, за цветочками. Сначала мама еще больше расстроилась, думая, что я тоже страдаю от этого воспоминания. Но я совсем не страдала, скорее, наоборот: в памяти осталась радостная картинка солнечного дня, мамы рядом и моря одуванчиков над головой. (Правда, я всегда тревожусь при виде маленьких вертлявых созданий, которые крутятся на родительской руке или норовят вырваться.)

Со временем история про нанесенную мне в детстве травму как-то незаметно стала историей о том, что я помню себя с полутора лет. С чувством вины мама, конечно, не рассталась, это, к сожалению, было ее естественным состоянием, но вывихнутая ручка стала сюжетом второго плана, как доказательство моей ранней памяти.

Царь Салтан верх ногами

На нашей коммунальной кухне людно (в квартире жили 15 человек), шумят керосинки, идет готовка, стирка, мытье посуды, а я сижу на стуле посреди этого шума и гама и читаю вслух сказку о царе Салтане.

Заметки на полях

Со времен Южинского я знала слова «керосинка», «керогаз», «примус» и «плита». Бабушка называла «плитой» любое приспособление для готовки, но, судя по количеству усвоенных мной слов, соседки называли свои приборы по-разному. Главное, что у каждой хозяйки была своя «плита».

А позже, когда мы переехали на Кутузовский, тоже в коммунальную квартиру, там была большая газовая плита на двух владельцев, и тогда в бабушкином лексиконе появилось слово «конфорка». Бабушка очень ответственно относилась к тому, чтобы готовить на «своих» конфорках, и всегда спрашивала разрешение занять соседскую, если была необходимость.

Мне три года, книга в руках, и я уже дошла до козней «ткачихи с поварихой, с сватьей бабой Бабарихой». Проходя мимо, соседки гладят меня по голове, одобрительно кивают, что-то иногда говорят («Молодец какая! Вот умница-разумница»). Я старательно переворачиваю страницы и читаю с выражением: «В синем небе звезды блещут, / В синем море волны хлещут; / Туча по небу идет, / Бочка по морю плывет». В кухню входит соседская девчонка Танька, берет у меня из рук книжку и переворачивает: «Вот дурочка из переулочка, ты же книжку верх ногами держишь. Кто же тебе поверит, что ты читать умеешь?! Ты хоть на картинки смотри – видишь, где у царя Салтана голова?».

Мой ответ в семье цитировали. Трехлетняя акселератка, которая, конечно, еще не умела читать, изрекла: «Я не дурочка из переулочка. Я книжку для людей держу. Чтобы люди картинки смотрели. А сказку я и так вслух знаю» (я путала слова «наизусть» и «вслух»). На бедную Таньку налетела вся кухня. Незадачливой правдолюбке досталось за все сразу – и за то, что сказку испортила, и ребенка обидела, а сама уроков не учит и стихов на память не знает…

Но Танька на меня обиды не держала и не обижала. С четырех лет я уже читала «по-настоящему», и предприимчивая соседка нашла мне применение в своей многотрудной школьной жизни: я ей читала или пересказывала домашние задания. А Танька в это время шила одежку своим куклам или занималась еще каким-нибудь полезным делом.

Про соседнюю Таньку, неправильные буквы и Шалтай-Болтая

Соседка Танька (она называла себя «соседняя», когда стучала в дверь) пыталась приспособить меня делать ее письменные уроки и даже показывала, как пишутся строчные и заглавные буквы. Но из этой ее затеи ничего не получилось. Я упорно рисовала печатные буквы и путала некоторые из них («Ь» вместо «Р» или «Ш» вместо «Е»). Верхнюю палочку в «Г» я разворачивала в другую сторону, а в букве «А» часто забывала «перекладинку», и получалась буква «Л».

Очень хорошо помню наш диалог с мамой по этому поводу, которая объясняла, что перекладинка нужна, чтобы различать буквы и слова. Я отмахивалась от маминых объяснений, утверждая, что и без перекладинки можно догадаться, какая это буква, потому что нет слова «МЛМЛ», а есть слово «МАМА».

Может, это была вовсе не лень или невнимательность, а уже признаки интереса к филологии как будущей профессии? Смех смехом, но мои аргументы, как мне сейчас видится, тянули на контекстный анализ.

Заметки на полях

Но мама расстраивалась, потому что даже позже, в школе, я вольно обходилась и с буквами, и со словами в стихах классиков. Она называла меня «Шалтай-Болтай». Именно этот персонаж одной из моих любимых книг – «Алисы в Стране Чудес»⁵ – утверждал, что, «когда он употребляет слово, оно обозначает то, что он хочет, чтобы оно обозначало». Но меня это сравнение не огорчало, а, скорее даже наоборот, радовало – мне нравился смешной и непослушный Шалтай-Болтай. И в известном стишке (переводе с английского) Маршака я считала его победителем «всей королевской рати»:

«Шалтай-Болтай сидел на стене, / Шалтай-Болтай свалился во сне. / Вся королевская конница, / Вся королевская рать / Не может Шалтая, не может Болтая, / Шалтая-Болтая, Болтая-Шалтая, / Шалтая-Болтая собрать!»

А мама утверждала, что Шалтай-Болтай – лентяй и незнайка. И в этом мы с ней принципиально расходились.

Но когда я познакомилась с еще одним персонажем – Оськой из повести Льва Кассиля «Кондуит и Швамбрания», я поняла, что нашего полку прибыло. Оська «был великим путаником», перемешивал «сиволапого мужика» с велосипедистом, и получался «велосипый мужик». А сам Оська при этом был очень даже симпатичным мальчишкой и одним из главных героев полюбившейся мне книги.

Косы из зеленой ленты, сороки на палочке и ботики с гагачьим пухом

Мне года четыре. Родители на работе, бабушка на кухне, а я наряжаюсь. На коротко стриженую голову завязываю зеленую атласную ленту, длинные концы ленты перекидываю вперед, как «косы», на концах кручу большие банты. Достаю из шкафа бабушкины ослепительно белые ботики с отделкой из гагачьего пуха. Их привез из послевоенного Берлина бабушкин младший брат, дядя Илюша, неизменный источник всех интересных вещей в шкафу. Ботики на высоких «пустых» каблуках, в них должны помещаться туфельки на шпильках. Туфелек у меня нет, поэтому приходится с трудом балансировать на разбегающихся каблуках, чтобы не свалиться.

Последний штрих в моем наряде – «браслет»: надеваю на руку елочную игрушку – двух черно-белых блестящих сорок на палочке. Таких игрушек две, я беру вторую в руки как сумочку и выхожу на кухню⁶. В кухне, как всегда, людно и шумно, но с моим появлением (ковылянием на разбегающихся каблуках) все замолкают и поворачиваются мне навстречу. Происходит то, ради чего были все мои старания: «Ой, какая у нас красавица! Да какая нарядница!». Посреди этого разноголосого хора стоит довольная бабушка, радуясь за меня и за ботики, которым нашлось такое триумфальное применение.

Я помню это ощущение – шумного многоголосого приятия, поэтому «выходы» на коммунальную кухню в Южинском переулке остаются в памяти радостным и очень важным для меня воспоминанием.

Докторская колбаска «со слезой» и французская булочка «с гребешком»

Почти каждое утро мы с бабушкой совершали путешествие через улицу Горького в Елисеевский магазин и Филипповскую булочную.

Это было раннее путешествие, потому что мы шли покупать продукты для завтрака. Помню этот утренний диалог: «Прасковья Павловна, ты уже пошла за продуктами?» – «Уже пошла».

Сначала мы с бабушкой заходили в Елисеевский. Бабушка покупала 50 граммов докторской колбасы – упругой, вкусно пахнущей, с ямочками на срезе, наполненными прозрачной желеобразной жидкостью. Бабушка называла такую колбасу «со слезой», и знакомые продавщицы всегда ей эту «слезу» показывали, перед тем, как отрезать наши 50 граммов. Бабушка кивала, колбасу резали и завешивали, попутно у женщин начинался разговор, а я в это время разглядывала в рыбном отделе осетровые головы на льду.

Именно головы, а не тушки, но они были так уложены, будто рыбы высунулись наверх из ледяного крошева. Дальше этого места бабушка мне не разрешала отходить, а мне и не хотелось, потому что прилавок с осетровыми головами меня каждый раз буквально гипнотизировал. Они и сейчас у меня перед глазами, эти осетры, с задранными тонкими носами, черно-белые, нарядные, на искрящемся от подсветки льду.

Когда я увидела их в первый раз, я сказала, что у рыбок Новый год. Бабушка и продавщицы смеялись, но, многократно приходя в магазин, я утвердилась в мысли, что здесь навсегда поселился новогодний праздник.

Рядом с осетрами стояли белые эмалированные лотки с черной и красной икрой, которые тоже красиво смотрелись в подсвеченной витрине. Но икра не вызывала у меня праздничного настроения, скорее наоборот, – я воспринимала ее как лекарство. Меня кормили рыбьим жиром, главным общеукрепляющим и противорахитным средством Советского Союза, а когда я болела, к рыбьему жиру для усиления действия иногда добавлялась черная икра. Все вместе получалась одна общая гадость, помноженная на температуру, насморк и запрет выходить на улицу. Так я и относилась к икре – как неизбежности при болезни. Родители расстраивались, потому что икра стоила дорого для их зарплат, и они старались, чтобы ребенок выздоровел. А неблагодарный ребенок на дорогостоящее лечение фыркал, зато, замирая от восхищения, мог бесконечно долго разглядывать остроносые осетровые головы.

Бабушка заканчивала разговор с продавщицами, мне выдавали полагавшуюся по случаю конфетку, и мы переходили из Елисеевского в Филипповскую булочную. Здесь все было буднично: бабушка покупала французскую булочку за 7 копеек, и мы шли домой. Иногда в булочной покупался еще и сахар – «мантулинский», в синей пачке.

Заметки на полях

Про московский сахаро-рафинадный завод имени Мантулина я, конечно, узнала намного позже. Из детства осталось название «сахар в синей пачке» и убежденность в том, что другого сахара быть не может. Много лет спустя, когда мы уже жили в Черемушках, и бабушка сама не могла ездить по магазинам, я, не помню, по какому поводу, решила ей сделать такой подарок и отправилась на Красную Пресню, в фирменный магазин фабрики им. Мантулина, чтобы купить там сахар в синей пачке. В другом месте в Москве его уже не было.

Завершив покупки, мы выходили из магазина, переходили улицу Горького и останавливались. Начиналась важная часть нашего утреннего ритуала: бабушка отламывала мне корочку от французской булочки, которую мы называли «гребешок». Длинный, хрустящий, неимоверно вкусный. До перехода через улицу отламывать корочку было нельзя: сначала неприлично – что подумают знакомые продавщицы; потом надо было внимательно смотреть на дорогу, чтобы не попасть под машину, а вот на бульваре – самое время. Бабушка меня хвалила, если гребешка хватало на дорогу до дома, и выговаривала, если я съедала его быстро. Я и сейчас знаю, что бабушка «дело говорила»: если я быстро съедала хлеб, то начинала икать и так до самого дома (а икать «на людях» – некультурно). Я очень старалась есть медленно, чтобы получить гребешок в следующий раз, потому что особенно вкусным он был именно на улице. И бабушка это откуда-то тоже знала.

Дома заваривался чай (из пачки «со слоном»), разрезалась обезглавленная французская булочка, нарезалась колбаска, и мы завтракали. Конечно, в моем детстве были какие-то кашки и другая еда. Но запомнился именно этот ритуал, с булочкой и колбаской, как начало хорошего дня.

Обои для рабочего стола Девушка в обуви на шпильках фото

НАВИГАЦИЯ: ОБОИ ДЛЯ РАБОЧЕГО СТОЛА >> ОБОИ Девушки >> Обои Девушка в обуви на шпильках

Похожие обои на Девушка в обуви на шпильках:

Девушка в оригинальной обувиДевушки

Девушка без обувиДевушки

Девушка с обувью на диванеДевушки

Девушка в колготках в сетку потеряла обувь и сидит на рельсахДевушки

Девушка в обуви лежит в постелиДевушки

Японская обувьКультура разных стран

Блондинка выбирает себе обувьРисованные

Примеряем обувьРисованные

Капли дождя на обуванчикеКапли воды

Evangelion — Мари без обуви на фоне небаАниме

Чобиты — Чии примеряет обувьАниме

Мужская классическая обувьРеклама

Мужская повседневная обувь ECCOРеклама

Обувь ECCOРеклама

Женская повседневная обувь eccoРеклама

Simoun — Блондинка одевает обувьАниме

Верный пес охраняет обувь хозяинаСобаки и кошки

Обувное полеОдежда

Большой выбор обувиОдежда

Котёнок в обувной коробкеСобаки и кошки

Блондинка на постеле в обувиДевушки

Щенок спит в обувиСобаки и кошки

Щеночек на красной обувиСобаки и кошки

Фирма обуви AdidasЛоготипы

ХОЧУ ЕЩЕ ТАКИХ ЖЕ ОБОЕВ! >>

Мнения и комментарии к данной картинке

Комментариев к данной картинке пока нет.

Совет по выбору обоев — Рабочее место:

При выборе обоев для рабочего стола, стоит также обратить внимание на то, где используется компьютер. Если вы выбирает обои для домашнего компьютера, то вольны выбирать любое понравившееся изображение, однако для офисного ПК подбирать фон рабочего стола стоит более сдержано. Вряд ли монитор, украшенный полуголой красавицей или пикантной фотографией любимого актера, будет уместен на рабочем месте. Очень многие предпочитают устанавливать на экран семейные фото. Обои, например, с любимой дочерью будут своеобразной заменой фото-рамки на рабочем месте.

Сапоги для девочек

• Дом

• Девушки

• Сапоги

• Черный (10)

• Зеленый (1)

• Синий (1)

• Фиолетовый (1)

• Серый (3)

• Розовый (7)

• Белый (1)

• Водонепроницаемость (6)

• Семья Шамони (3)

• Семья Фитцсиммонс (3)

• Семья Джимми (2)

• Семья Кенсингтон (16)

• Ботинок (24)

• Б1 (1)

• С6 (14)

• С7 (15)

• С8 (15)

• С9 (15)

• С10 (13)

• С11 (15)

• С12 (16)

• С13 (16)

• J1 (15)

• J2 (15)

• J3 (16)

• J4 (14)

• J5 (15)

• J6 (14)

Очистить все